Мои приключения в литературном мире 20 века ограничивались кусками Кинга и запоями по Бредбери, - и насколько же в голову ударил этот француз с «Тошнотой». Честно - я не люблю 20век. Ни историю, ни литературу, которая кажется мне либо излишне преувеличенным нечто (дневник Дали и мои фейспалмы с «я муха»), либо чем-то совершенно без сюжетной линии/вкуса.
Нотебоом. И теперь Сартр - писатели, по прочтении которых я забываю о времени.
Это не из тех книг, как Драйзер, например, которые читаешь запоем и не можешь оторваться, - «Тошноту» я читаю периодически. Набегами. Но слог, эти описания, размышления, - всё это так знакомо или бьёт по ней, что хочется читать и перечитывать.
Большущий кусок.Думаю, что изменился я, - это самое простое решение. И самое неприятное. о всё же я должен признать: мне свойственны такого рода превращения. Дело в том, что размышляю я редко и во мне накапливается множество мелких изменений, которых я не замечаю, а потом в один прекрасный день совершается настоящая революция. Вот почему людям представляется, что я веду себя в жизни непоследовательно и противоречиво. К примеру, когда я уехал из Франции, многие считали мой поступок блажью. С таким же успехом они могли бы толковать о блажи когда после шестилетних скитаний я внезапно вернулся во Францию. Я, как сейчас, вижу себя вместе с Мерсье в кабинете этого французского чиновника, который в прошлом году вышел в отставку в связи с делом Петру. А тогда Мерсье собирался в Бенгалию с какими-то археологическими планами. Мне всегда хотелось побывать в Бенгалии. и он стал уговаривать меня поехать с ним. С какой целью, я теперь и сам не пойму. Может, он не доверял Порталю и надеялся, что я буду за ним присматривать. У меня не было причин для отказа. Даже если бы в ту пору я догадался об этой маленькой хитрости насчёт Порталя, тем больше оснований у меня было с восторгом принять предложение. А меня точно разбил паралич, я не мог вымолвить ни слова. Я впился взглядом в маленькую кхмерскую статуэтку на зелёном коврике рядом с телефонным аппаратом. И мне казалось, что я весь до краёв налился то ли лимфой, то ли тёплым молоком. Мерсье с ангельским терпением, маскировавшим некоторое раздражение, втолковывал мне:
-Вы же понимаете, мне надо всё официально оформить. Я уверен, что в конце концов вы скажете «да», так что лучше уж соглашайтесь сразу.
У него была чёрная с рыжеватым отливом сильно надушенная борода. При каждом движении его головы меня обдавало волной духов. И я вдруг очнулся от шестилетней спячки.
Статуэтка показалась мне противной и глупой, я почувствовал страшную скуку. Я никак не мог взять в толк, зачем меня занесло в Индонезию. Что я тут делаю? Зачем говорю с этими людьми? Почему я одет в этот дурацкий костюм? Страсть моя умерла. Она заполняла и морочила меня много лет подряд - теперь я был опустошён.Но это ещё не самое худшее: передо мной, раскинувшись с этакой небрежностью, маячила некая мысль - обширная и тусклая. Трудно сказать, в чём она заключалась, но я не мог на неё глядеть: так она была мне омерзительна. И всё это слилось для меня с запахом, который шёл от бороды Мерсье.
Я встряхнулся, преисполненный злобы на Мерсье, и сухо ответил:
-Спасибо, но я уже слишком давно разъезжаю, пора возвращаться во Францию.
И через два дня сел на пароход, идущий в Марсель.
Если я не ошибаюсь, если все накапливающиеся симптомы предвещают новый поворот в моей жизни, скажу прямо - я боюсь. И не потому, что моя жизнь так уж богата, насыщена, драгоценна. Я боюсь того, что готово народиться, что завладеет мной и увлечёт меня - куда? Неужели мне опять придётся уехать, бросить, не закончив, всё, что я начал - исследования, книгу? И потом через несколько месяцев, через несколько лет вновь очнуться изнурённым, разочарованным, среди новых руин? Я должен разобраться в себе, пока не поздно.