В важные минуты жизни, думал он впоследствии, всегда нужен такой вот
Арнолд Таадс, который просит точно описать, что ты чувствуешь, обоняешь,
пробуешь на вкус, думаешь при первом страхе, первом унижении, первой
женщине, но непременно в тот самый миг, чтобы протокол остался в силе и
тогдашняя мысль, тогдашний опыт никогда уже не стерлись - другими женщинами,
страхами, унижениями. Надели первое впечатление именем - дым и лесной орех,
- и оно задаст тон всем последующим, ибо определяться они будут мерой
отклонения от первого - тем, чем превосходят самое первое, навеки ставшее
эталоном, или уступают ему, не будучи уже ни дымом, ни лесным орехом. Еще
раз впервые увидеть Амстердам, еще раз впервые обладать любимой, с которой
успел прожить долгие годы, еще раз впервые ощутить в ладони женскую грудь,
ласкать ее и на годы сохранить в неприкосновенности возникшую при этом
мысль, чтобы все последующие разы, все прочие формы не могли со временем
предать, отринуть, заслонить первое ощущение. Арнолд Таадс создал для него
эталон по крайней мере одного ощущения, все остальные безвозвратно канули в
наслоениях более поздних воспоминаний, уступили, перемешались, спутались, и
точно так же его рука, та самая, что ласкала первую грудь, впервые закрывала
мертвые глаза, - эта рука предала его память, и себя, и ту первую грудь, ибо
постарела, утратила былую форму, покрылась первыми бурыми пятнами старости,
жгутами вен, капитулировала, стала пропащей, искушенной сорокапятилетней
рукой, ранней вестницей смерти, и давняя, узкая, гладкая, несмелая рука
неузнаваемо, бесследно в ней растворилась, хотя он по-прежнему называл ее
своей рукой и будет так называть до тех пор, пока однажды чья-то живая рука
не положит ее, мертвую, ему на грудь, скрестив с другой, точно такой же.
Арнолд Таадс, который просит точно описать, что ты чувствуешь, обоняешь,
пробуешь на вкус, думаешь при первом страхе, первом унижении, первой
женщине, но непременно в тот самый миг, чтобы протокол остался в силе и
тогдашняя мысль, тогдашний опыт никогда уже не стерлись - другими женщинами,
страхами, унижениями. Надели первое впечатление именем - дым и лесной орех,
- и оно задаст тон всем последующим, ибо определяться они будут мерой
отклонения от первого - тем, чем превосходят самое первое, навеки ставшее
эталоном, или уступают ему, не будучи уже ни дымом, ни лесным орехом. Еще
раз впервые увидеть Амстердам, еще раз впервые обладать любимой, с которой
успел прожить долгие годы, еще раз впервые ощутить в ладони женскую грудь,
ласкать ее и на годы сохранить в неприкосновенности возникшую при этом
мысль, чтобы все последующие разы, все прочие формы не могли со временем
предать, отринуть, заслонить первое ощущение. Арнолд Таадс создал для него
эталон по крайней мере одного ощущения, все остальные безвозвратно канули в
наслоениях более поздних воспоминаний, уступили, перемешались, спутались, и
точно так же его рука, та самая, что ласкала первую грудь, впервые закрывала
мертвые глаза, - эта рука предала его память, и себя, и ту первую грудь, ибо
постарела, утратила былую форму, покрылась первыми бурыми пятнами старости,
жгутами вен, капитулировала, стала пропащей, искушенной сорокапятилетней
рукой, ранней вестницей смерти, и давняя, узкая, гладкая, несмелая рука
неузнаваемо, бесследно в ней растворилась, хотя он по-прежнему называл ее
своей рукой и будет так называть до тех пор, пока однажды чья-то живая рука
не положит ее, мертвую, ему на грудь, скрестив с другой, точно такой же.
Cпасибо Панс, меня пнуло перечитать. Сэйс Нотебоом. Ритуалы.
